Писатель-фантаст Денис Морозов

«Что же они так возятся? Быстрее надо!»

Превратившийся в призрачного волка Горихвост подскочил сзади к Перуну и легонько куснул его за сапог, чтобы тот не мешкал. Звериные челюсти смачно клацнули и зажевали толстое сафьяновое голенище, которое смялось, как будто было пустым.

«Вроде, хозяин на месте, а куснешь – не найдешь. Нет, не понять чудес этих горних миров!»

Пока Горихвост соображал над своей промашкой, боги, сопровождаемые целой толпой навьих слуг, выходили из шатра, осторожно переступая через порог. Убава бросила протирать стол и побежала со всеми. Только тут волк пришел в себя и потянулся вослед.

«А Убава-то, Убава, так и лезет вперед! Ей что, больше всех надо? Или девка выслуживается, чтоб ее заприметили и в милость взяли?»

Горихвост поспешил за навкой, но едва выскочил за полог, как тут же чуть не схлопотал по лбу конским копытом в добрый пуд весом.

Государыня Мокошь подвела к шатру белого, как пушистое облако, скакуна. Этот конь и размерами был, словно облако – то сжимался, становился жилистым и поджарым, то раздувался, как воздушный шар, становился невесомым и взлетал над лугом.

Убава и тут сунула нос – принялась ласкать коню морду, гриву, бока, как будто сто лет с ним водила знакомство. Увидев Перуна, облачный конь радостно заржал. Грозный князь подобрал лазурное корзно и лихо взлетел в седло. Узкое острие рогатины в его руках блеснуло такой опаской, что Горихвосту стало не по себе.

Извилистая Змейка разъярилась. Из мелкой речушки она превратилась в полноводный поток, сметающий все на своем пути. Плотину Курдюмовой мельницы смыло, и замоченные в ней конопляные стебли разлетелись по волнам. Мельничное колесо сорвалось, и течение катило его в сторону омута, подбрасывая на подводных ухабах.

Воды Шерны поднимались все выше и выше, подбираясь к Крутому яру, на котором метались обреченные бабы с малыми детьми на руках. От разбушевавшейся речки люди бросались к противоположному краю капища, но оттуда на них надвигался трескучий пожар, пожирающий остатки леса. Огонь уже выбрался на опушку и принялся за сухую траву, оставшуюся на Девичьем поле после косьбы.

- Где Яруша? – бросалась княгиня от одного беженца к другому. – Вы не видели Ярогневы?

Но люди лишь ошалело мотали головами и отводили глаза. Всеволод вцепился в мантию Дыя, притянул к себе и заглянул в карие, играющие отблесками искр глаза.

- Что теперь с нами будет?

- Мы – лишь мелкие муравьи на груди у земли. Исчезнем – земля не заметит. Главное – Мироствол. Если он загорится – конец всему миру. Упадет Дерево – рухнет небо. Твердь распадется на осколки. Погаснут солнце и месяц, звезды осыплются, наступит тьма. Миры вселенной перемешаются, жить станет негде, - подвел черту Дый.

Ровную площадь посреди горки встряхнуло так, что князь ухватился за столб. Кумиры  старинных богов дрогнули и перекосились. Порыв горячего ветра повалил ворота ветхого капища, и без того дышавшие на ладан. Столбы, на которых они держались, выворотились из земли и рухнули на чахлую траву, в которой уже мелькали озорные искорки близкого пожара.

Душа Горихвоста вырвалась из груди и стремительно понеслась ввысь. Она превратилась в белую птицу с переливчатой темной дымкой по краям крыльев и хвостика. Невиданная прежде, головокружительная свобода охватила ее до такой степени, что она забыла обо всем на свете. Расправив крылья, она сделала круг над поляной.

Гарь и пепел не мешали птице видеть и чувствовать все, что происходит вокруг. Она увидела деревенского мужичка, выносящего из огня юную деву. Она заглянула в лицо странному существу, распятому у корней Мироствола. Кажется, это существо когда-то было знакомо ей в той, прежней жизни. Как будто волшебный шутник приделал волчью голову к телу, похожему на человечье. Безвольно свесившись на грудь, голова эта чуть заметно раскачивалась при порывах ветра, несущего жаркое марево. Покрытое шерстью чело опустилось, глаза закрылись, длинный язык выпал из пасти.

Какое нелепое создание! Кажется, оно встречалось мне прежде? Эх, да что грустить! Ведь вокруг – вольная воля!

Птица вспорхнула и взмыла над облаком дыма. Она видела каждую травинку на многие версты вокруг. Каждое дуновение ветра, каждое трепыханье листьев на сотнях деревьев в округе отзывалось в ней бурным восторгом.

Голова Курдюма превратилась в кровавое месиво. Кровь хлестала из прорванных вен и потоком неслась к колодцу, где смешивалась с лавой и шипела, вздуваясь алыми пузырями.

- Не смотри туда, - сказал Горихвост, и прижал лицо Ярогневы к груди.

Девушка беспомощно всхлипнула. Змей, уснувший на дне колодца, как будто оживал. Рокот из глубины становился сильнее, мраморные плиты под ногами качались, словно вся вежа превращалась в шаткий мостик над бездной.

- Ты весь изранен, - сказала княжна, трогая изорванную рубаху. – На тебе места живого нет. Гляди: твоя кровь стекает и смешивается с кровью Курдюма. Как бы змей не проснулся!

- Не беда! – попытался успокоить ее Горихвост. – Змею нужна кровь благородной девы, а моей вурдалачьей бурдой, тем более кровью убийцы, его не разбудить.

- А сколько нужно девичьей крови? – наивно спросила княжна.

- Неважно сколько, хоть одна капля.

- Ой! – испуганно вскрикнула Ярогнева и показала свою ладонь.

Из пореза, оставленного Душебором, сочилась густая влага – такая же багряная, как сафьяновые сапоги княжны.

- Схватилась за лезвие, когда Курдюм тыкал в меня мечом, - виновато сказала она.

Перекинув ремень через нижнюю челюсть змеиной пасти, мельник вздернул своего пленника ввысь. Горихвост почувствовал, что его руки вот-вот выдернутся из суставов. Он повис под вытянутой головой статуи, раскачиваясь и стукаясь спиной о холодный мрамор.

Сквозь мутную пелену, застилающую глаза, ему удалось разглядеть, что Ярогнева высвободила руку и отчаянно царапает ногтями узел, прижимающий левую ладонь к яшмовому столу.

- В драке двух победителей не бывает, - назидательно произнес мельник, роясь в переметной суме вурдалака. – Думать нужно, на кого тявкаешь. Ошибешься – костей не соберешь. Ой, а это что? Конопля? Ты тоже к ней пристрастился? Вот уж не думал!

- Ничего я не пристрастился, -  через силу выговорил Горихвост. – Это улики. Неделю их собирал, пока не догадался, кто прячется под маской Кривой Шапки.

- Знатно ты мне удружил, - хихикнул Курдюм. – Вот прикончу тебя, пущу кровь твоей девке – и отведу душу.

- Может, и мне дашь? – пришло вдруг на ум Горихвосту. – Хочу попробовать перед смертью. Другого случая, видно, не будет.

- Хочешь смерть оттянуть? – захихикал Курдюм – А и правда, куда спешить? На тот свет опоздавших не бывает. Да и мне одному над костром сидеть скучно, а с приятелем веселее. Тем более, когда можно делать с ним все, что душа пожелает.

В колодце, оставшемся за спиной мельника, забурлил огонь. Оранжевая лава поднималась рывками со дна, как чудовище, что лезет настырно, карабкаясь по стене. Раскаленное варево пузырилось уже у самых бортиков, норовя перевалить через них и затопить зал.

Курдюм бросил в этот котел горсть сушеной травы. Конопляные листья вспыхнули и пустили струйки сизого дыма. В нос Горихвосту ударил запах паленого веника.

- Ах, как хорошо! – от удовольствия зажмурился мельник. – Утопшая женка подсказала, что так можно сбросить тягость и горе. Уж больно я тосковал по ней, хоть и отправил в иной мир своими руками. А уж она, как в водяницу превратилась, так заблистала таким изощренным умом, какого прежде за ней не водилось.

Последние остатки тумана рассеялись. Свежее осеннее утро радовало дремучий лес, стеной обступивший Змеиную гору. Ночной холодок отползал в низины, с негодованием ругаясь на солнечные лучи треском сучьев и шелестом опавшей листвы. На это невнятное бормотанье отвечал заливистый щебет птиц, собирающихся в свое ежегодное путешествие к верхушке Древа миров, где их поджидала чудесная страна Вырий.

Но Горихвосту не было дела до этого радостного буйства природы. Подступив к самому краю обрыва, он с тревогой вглядывался в противоположный берег, лежащий за огненной пропастью. Там, на Гранитном острове, среди холодных каменных плит, что были, казалось, вытесаны неведомым великаном в незапамятные времена, разворачивалась отчаянная схватка.

Ярогневе удалось вырваться из липких ладоней мельника. Она подбежала к ступенькам моста, но увидела лишь короткий обрубок, свисающий с обрыва. Горихвост ясно видел, как она рванулась вперед в отчаянной попытке найти хоть какую-то переправу, но огненная пропасть внизу кипела и пучилась пузырями, не оставляя надежды на спасение. Княжна запрыгала на берегу, размахивая руками и звонко выкрикивая:

- Батюшка! Мама! Я тут! Помогите!

Но мельник уже набрасывался на нее сзади и выкручивал руки.

- Горюня! – завыла княжна.

Багряное корзно, зацепившееся за обломок доски, сорвалось и поплыло над бездной, как пламенеющий ковер-самолет. Горихвост дернулся вперед, но там, под ногами, простиралось лишь кипящее варево, выстреливающее снопами рдяных искр. Он заскрипел зубами, невольно обнажив пару клыков.

До другого берега было не меньше десятка саженей. Упругая фигурка Ярогневы запуталась в зеленом мятле Курдюма. До нее было, казалось, рукой подать – происходящее разворачивалось прямо перед глазами. Но Горихвост мог только рычать и щериться от бессилия при виде врага, до которого было не дотянуться.

Накидка плавно опустилась в бурлящие пузыри лавы. Несколько мгновений кипящее варево не трогало ткань, как будто соображая, что делать с этой неожиданной добычей. Затем оранжевые пузыри вокруг корзна вздулись, забулькали, и жадно набросились на золотистого сокола, сжавшего в когтях дубовую ветвь. В считанные секунды чавкающая жижа засосала корзно в свое чрево и принялась его переваривать, от удовольствия лопаясь пузырями и рассыпая искры.

- Не смей меня лапать, подлец! – звонким голоском выкрикнула княжна, пытаясь отбиться от наседающего Курдюма.

Но мельник так крепко схватил ее, что вырваться не удавалось.

- Только попробуй сделать что-нибудь с дочерью! – выкрикнул Всеволод, присоединяясь к Горихвосту.

20 вересня

Двадцатый день месяца вересня задержался в пути. Еще до рассвета долину окутала непроглядная мгла, как будто небесные тучи разом опустились на землю и разлеглись по низинам. Туман, настолько густой, что хоть кашу вари, встал на пути первых проблесков утренней зари, и лучи света не смогли пробиться сквозь его пелену. Ночные сумерки никак не желали рассеиваться, и лишь меняли свой цвет с чернильно-черного на грязно-синий, а после на пасмурно-серый.

Не дожидаясь рассвета, цепочка хмурых людей потянулась сквозь мглу на вершину Змеиной горы. Путь прокладывал староста Воропай, безжалостно подрубая топориком колючие кусты, из-за которых каменистая тропа становилась совсем непроходимой. За ним едва поспевал упревший Нежата, хриплое дыхание которого походило на вихрь, прорывающийся через горловину пещеры. Следом вытянулись тонкой ниточкой старостиха Духаня, князь Всеволод с женой Верхуславой, Коняй, Жихарь с Пятуней, кузнец Валуй с подмастерьем Шумилой и Горихвост с Ярогневой. Последним, в самом хвосте, плелся одинокий Лутоха. Его ветхие обноски из конопляной дерюги терялись в тумане. Приглушенные голоса едва слышались, как будто путники боялись разбудить неведомых врагов, спрятавшихся в пелене.

Упругая фигурка Ярогневы маячила у Горихвоста перед глазами. За спиной у нее колыхался тул с луком – на этот раз самым обыкновенным, без колдовских стрел. Багряное корзно  княжны с золотым соколом развевалось на ветру, то и дело приоткрывая округлые бедра со стройными ножками, затянутыми в шелковые порты. Из-за крутого подъема они постоянно оказывались на уровне вурдалачьего носа, и Горихвост смущенно отворачивался, чтобы никто не подумал, будто он пялится на девчонку. Однако никому не было до него дела. Даже бывалый Нежата запыхался, и на его седой бороде тускло поблескивали капельки пота.

- Кончилось бабье лето! – с горечью воскликнул староста Воропай. – А ведь завтра – праздник Царицы небес. По приметам, если Царицын день теплый, то вся осень будет доброй. А ежели лето к бабьему дню уже кончилось – быть бескормице аж до весны.

- Давай-давай, топай! – подтолкнул его сзади Нежата. – Вишь, как наш хвост растянулся. Не ровен час, выскочит из мглы какое-нибудь чудище, а мы на такой круче и оборониться не сможем.

- Эй, голубки! Вы чего там уединились? – закричал Горихвосту с Ярогневой Курдюм. – Хватит ворковать. У нас важное дело.

Вурдалак оторвал взгляд от глаз девушки. Вслед за возбужденными мужиками на княжеский двор ворвалась толпа баб, и вскоре вокруг помоста с опустевшими столбами собралось все село.

- Покончить с Видошей! Сторожевую башню взять приступом! – вскарабкавшись на крышку котла, голосил Курдюм.

- Эк, как тебя понесло, - крякнул в кулачок староста Воропай. – Ты ж с воеводой дружбу водил.

- Между мельником и боярином не может быть дружбы, - рванул ворот рубахи Курдюм. – Обманул он меня. А теперь мои очи раскрылись. Пусть ответит за заговор, за злоумышленье против князя, и за то, что играл нами, как куклами.

- Но мы так и не доискались до того, кто убил Дедослава, - не унимался въедливый староста.

Шум разом смолк. Все призадумались.

- А чего тут раздумывать? Видоша и убил! – навис над народом Курдюм.

- А Злобу Кривую Шапку кто растерзал? Тоже Видоша? – с издевкой спросил Воропай.

Все посмотрели на Горихвоста. Почувствовав на себе взгляды, тот смутился, и неловко потер щетину на подбородке. Княжеская дочь взяла его за руку, выражая доверие.

- Злобу тоже Видоша прикончил! – без тени сомнений заявил Курдюм.

- Это еще почему? – продолжал спорить с ним Воропай.

- Смекни сам, - нашелся мельник. – После гибели Злобы вся наша волость осталась ничейной за вымором прежних владельцев. Вот Видоша и приобрел ее по дешевке. Кому еще придет в голову покупать землю на краю Дикого леса? А ему – новая вотчинка, и почти забесплатно.

- Не мог Злобу Видоша убить, - возразил князь. – Покуда прежний хозяин здесь жил, Видоши тут не было.

- Бросьте! – разразился смехом Курдюм. – У боярина руки – длиннее, чем рукава его ферязи. Думаете, он не нашел доброхотов, которые бы ему подсобили?

- Что скажет честной народ? – громко спросил князь у толпы.

- Выходит, виноват боярин. Кругом виноват, - ответил за всех Воропай.

- Ведь говорил же я, говорил: Видоша – главный злоумышленник! – обиженно заявил старый кметь. – Никто не слушал, все только смеялись.

- Так пойдем и накажем его! – возвысил голос Курдюм, с такой воинственностью потрясающий Душебором, что нельзя было не поддаться на его призыв.

17 вересня

Как мало в деревне интересных событий! Никаких развлечений. Хорошо хоть, что время от времени кого-то казнят, а то не на что посмотреть.

К полудню народ потянулся на княжеский двор. Уже с утра оттуда слышался стук топоров – это Нежата с добровольными помощниками из села сбивал деревянный помост с виселицей, состоящей из четырех столбов с двумя верхними перекладинами, поставленными крест-накрест, как две скрещенные буквы «П».

Однако вешать приговоренного никто не собирался. Потратить Лутохину жизнь так бездарно мог только простак. В помосте под виселицей выпилили круглую дыру, а к перекладинам подвесили огроменный котел, в котором по праздникам варили пиво сразу на всю сельскую братчину. В котел налили конопляного масла, а снизу, под помостом, устроили костерок. Да еще и деревянную крышку с прорезью для головы сообразили – хорошо, что так сразу не догадаешься, для чего, а то Лутоха начал бы волноваться задолго до торжества.

- Только бы вурдалак не явился! А то все событие испортит, - озабоченно сказал Нежата Всеволоду, вышедшему посмотреть на приготовления.

- Пусть приходит. Обоих зараз и казним! – улыбнулся княжеский сын Святополк, который, в отличие от отца, суетился чуть ли не больше всех.

Сторожевая башня высилась серой громадой на границе села, между господским двором и конопляником. Ее построили в давние времена, чтобы защищать сельский мир от нападок нечистой силы из Дикого леса. После заключения договора между Дыем и Всеволодом надобность в постоянном карауле отпала, и башню забросили до тех пор, пока в ней не поселился новый хозяин округи – боярин Видослав Рославич, приехавший в свите великого князя.

Выбравшись из леса, Горихвост направился прямо к башне. Он шагал в полный рост, не таясь. Бабье лето радовало Гремячий дол последними солнечными лучами. Дневное светило словно задалось целью растратить остатки тепла перед долгой зимовкой. Оно щедро лило свой золотистый свет на крыши деревенских домов, оставшихся за спиной, на увядающие стебли неубранной конопли, до сих пор ждущей серпа. Прямые лучи пробивались сквозь лесную чащу и расцвечивали мрачную Змеиную гору, над которой вились дымные струйки.

Как хорошо, что гора далеко! Вон она где, за лесной чащей, за Туманной поляной и Волчьими дебрями. Остается надеяться, что Сиводур и прочие лесные стражи не спят, и не пропустят к ней посторонних. А то мало ли что удумает затаившийся злодей? Со Змеиной горой шутки плохи…

Еще не успев зайти на двор, Горихвост почувствовал, что в доме боярина полный порядок. Ворота плотно заперты на засов, а не распахнуты, как у беспечных селян, отвыкших от настоящий опасности. Пришлось как следует постучать, прежде чем прибежала дворовая баба, спросила, кто да зачем, и лишь после этого пропустила.

Баба еще молода и недурна собой. В руках – конопляные стебли. Вон их сколько вокруг, снопы целые. Тут их треплют, чтоб из волокна наделать пеньки и холстины. Еще бы – Видоша у нас конопляный король!

Женка повела гостя через просторный двор к серой громаде, похожей на уснувшего каменного великана.

«А к башне так просто не подступиться! Узенький вход с толстой дверцей – на высоте в два человеческих роста. Попробуй, возьми его силой! Деревянная лестница на столбах – подруби их, и нападающие рухнут на жесткую, утоптанную землю. А после до единственного входа не дотянешься – разве, придется громоздить всякий хлам или лестницы подставлять. Ну а что делать дальше? Подставил ты лестницу, и что? Дверь можно выбить только тараном, а как его поднять на верхотуру? И, разумеется, страж этой дверцы – наш знакомый псарь Звяга. А кто же еще?»

Бешеная скачка не могла продолжаться долго. Резвый Басилей ухитрился и все-таки сбросил вурдалака с хребта, да еще подгадал сделать это прямо перед кружалом Щеробора, как будто в насмешку.

Горихвост хлопнулся оземь, но волчья сноровка и тут помогла: он успел сжаться и перекатился через плечо, благодаря чему отделался всего парой новых ушибов. Крикнув вслед уносящемуся скакуну все, что думает о лошадях вообще, и о вороных жеребцах в частности, Горихвост уселся на крыльце, что вело к кабаку. Ступенька под ним покачнулась и скрипнула. Голове, еще не отошедшей от тряски, почудилось, что тело сейчас кувыркнется. Пришлось вскочить, пинком наказать ступень и вбежать в трактир, чтобы высказать его содержателю все, что на душе накипело.

Щеробор царствовал в полутемном зале за стойкой, сонно натирая столешницу. Наполовину пустая кружка с пивом пенилась под рукой, но видно, трактирщику было лень до нее дотянуться и допить до дна. Бортник Пятуня сидел у окна, подперев щеку рукой, и жалостливым голоском выводил грустную песенку. Его жена, баба с истерзанным сарафаном и таким же лицом, трясла его за плечо, будто надеясь разбудить, и костерила, на чем свет стоит. «Отстань, старая! Всю плешь мне проела. Пока не напьюсь с горя – никуда не уйду», - пытался отделаться от нее бортник.

- Где народ? – спросил трактирщика Горихвост.

- Никого нет, - внезапно увидев перед собой вурдалака, Щеробор мигом стряхнул с себя сон и присел за прилавок так, что из-за столешницы блестели только расширенные глаза.

- Как нет? Скоро вечер. В этот час у тебя не протолкнуться, - заподозрил его во вранье гость.

- Так сбежали все, вурдалака ловить. Ой, прости! Сболтнул лишнего, не подумав, - прикрыл ладошкой пухлые губы трактирщик.

Пятунина баба обернулась к пришельцу, явно намереваясь обругать и его, пьяницу, развратника и негодяя, как и все в этом вертепе порочных страстей. В тусклом свете она не сразу разглядела, что за гость заглянул скоротать вечерок. Но увидев клыки, обнажившиеся при ухмылке, шерсть на загривке, и главное – зеленые глаза, горящие диким огнем, она поперхнулась, на мгновенье заткнулась, а потом вновь разинула глотку и так пронзительно заверещала, что Горихвосту почудилось, будто его уши свернулись в трубочку.

- Пошла вон, дура! – рыкнул он на нее, лишь бы избавиться побыстрее от этого воя.

Женка бросилась к выходу, по пути налетев на скамью, и выскочила в дверь.

Конюшня для вурдалака – место, признаемся откровенно, плохое. Лошади чуют в нем хищного зверя. Стоит их ноздрям уловить запах волка, как они начинают тревожиться, ржут и встают на дыбы. Вслед за лошадьми шум поднимают дворовые псы, и пошло гудеть все село, как будто сто чертей разом начали грохотать медными сковородками.

«Нет, лошадям у нас никакого доверия. Не для нас этот вид тяглой силы, не для нечистых из Дикого леса».

Горихвост вбежал в распахнутые ворота господского двора и бросился к княжеским теремам, но там его встретил такой дружный лай дворовых псов, что пришлось метнуться в сторону и залезть под сломанную телегу, брошенную перед входом у длинной деревянной постройки.

В ноздри ударил невыносимый запах навоза и конского пота. Горихвост втянул воздух и высунулся, чтобы получше рассмотреть двери конюшни, оказавшейся всего в одном прыжке от его убежища. Вонь, идущая от лошадиных стойл, оказалась настолько сильной, что заглушила все остальные запахи. Ветер разнес ее по двору, псы потеряли нюх, успокоились и умолкли.

Воровато озираясь, Горихвост выскочил из-под телеги и сиганул в незапертые двери. Его занесло в длинный продольный коридор, тянущийся вдоль денников, в которых мирно шебуршились сонные лошади. Не останавливаясь, он затрусил вдоль невысоких дверок, отгораживающих стойла.

Запах усилился до того, что стало тошно. Нюх уже ничего не ловил, кроме конского пота, сена и ячменя. Однако из самого дальнего денника, видневшегося в тупике у глухой стены, несло прелой рогожей и старыми сапогами, вымазанными бараньим жиром. Так вот где вас искать, господин княжеский конюх!

«А рядом с костром, оказывается, так уютно! И дождик почти перестал».

Горихвост поворочался на подстилке из взбитой соломы. Лутоха устроился по ту сторону от огня, прикрывшись рваными накидками, не подошедшими каменным истуканам. «Сколько еще до утра? Часа три? Или меньше? Надо поспать перед серьезной беседой. Может, завтра уже все решится?»

- Лутоша! – негромко позвал он.

- Да! – сонно откликнулся оборванец.

- Это очень плохо, что я вспугнул птицу?

- Ничего не поделаешь. Поздно рвать волосы.

- А это можно поправить?

- Если только найдешь способ вернуть богов, - буркнул юродивый.

- А куда они делись?

Лутоха повернулся, посмотрел на него сквозь угасающие языки пламени, и негромко забормотал:

- Боги строили мир с трудом и любовью. С первых же дней творения у них разгорелась вражда с бесами, которые всячески им вредили. После множества войн, победу в которых не могли одержать ни те, ни другие, они разделили вселенную: боги взяли себе небосвод, а бесы спрятались в преисподней. Земля осталась неподеленной, и обе стороны еще долго боролись за власть над ней.

Сначала на земле жили страшные чудовища, настолько невероятные, что никакого воображения не хватит, чтобы представить их. Затем настал век волотов-великанов, от шагов которых сотрясались горы. Но и волоты не владели землей долго – почти всех их смыл всемирный потоп, и лишь немногие уцелели. Наконец, настал век людей.

Боги возлагали на нас особенные надежды, потому что мы приходимся им внуками. Но люди огорчали своих божественных предков и не оправдывали их надежд. Вместо того чтобы наполнять вселенную истиной, добром и красотой, для чего боги и породили нас на свет, мы затеяли войны и свары, принялись истреблять друг друга и проливать кровь.

И боги испытали жестокое разочарование. Люди же настолько преисполнились гордостью, что подняли бунт против небесных предков. Но боги не стали сражаться со своими внуками. Они повернулись и уплыли по звездной реке в глубины вселенной, бросив нас на произвол судьбы.

С тех пор мы предоставлены сами себе. У нас есть прошлое, но нет будущего, потому что мы не ведаем цели, ради которой рождены, и не знаем, куда и зачем нам идти.

- Почему раньше никто не пытался вернуть их? – спросил Горихвост.

- А кому это нужно? Никто этого и не хочет, - пробормотал юродивый, отвернулся от пляшущих язычков пламени, и захрапел.

Ночной ветер то приятно холодил, то пробирал до костей. Горихвост трусил между кочек, мокрых от мимолетного дождика, и старался не ежиться. Лапы то и дело скользили в грязи, оставляя размазанные следы. Холодный ветер дул с севера, прямо в лицо. Там, за скошенным Девичьим полем, струилась между холмов извилистая речка Змейка. Мельница Курдюма пряталась в темноте – ни один огонек не выдавал ее, знать, мельник еще не успел возвратиться. Зато слева, на западе, на крутом яру, мелькали таинственные огни Ветхого капища. Какие заблудшие души пылают на этом проклятом месте? Что за бесы выбираются из-под земли, чтобы поиграть среди ночи?

Подушечки лап коснулись гладких, замшелых булыжников, которыми были вымощены ступени, уводившие на Крутой яр, возвышающийся над тихой Шерной. Ветхое капище взгромоздилось на плоскую вершину скалы, вдающейся в реку каменным языком. Дед рассказывал, будто в давние времена боги прикончили на берегу волота – чудовищного великана, хозяина окрестных просторов. Умирающий волот пытался набраться сил, и высунул язык, чтобы напиться воды из реки, да так и окаменел. Место, где боги одержали победу, стало площадкой для праздников и молитв.

Однако какие тут праздники, в наши-то дни? Боги забыты, молить больше некого. И все же Горихвост испытывал суеверный страх, взбираясь по лестнице, вырубленной в скале. Подвернуть лапу тут, на осыпающемся подъеме, было проще простого.

Промозглая мгла вспугнула его резким скрипом. Волк поджал хвост, но все же пролез под воротами, настолько обветшалыми, что казалось, будто любой порыв ветра может их повалить. Незапертые створки на прогнивших столбах ходили ходуном и издавали пронзительный скрежет. Двускатная крыша над столбами давно обвалилась, осталась лишь поперечная перекладина, под которой болтались натянутые лески, сплетенные из конского волоса. Перекладина, да свисающие нити, делали ворота похожими на виселицу, что придавало месту языческого поклонения еще большего гостеприимства.

«Ого! А вот это уже интересно!» – подумалось Горихвосту.

Горихвост улепетывал со всей мочи – так, что лес трещал, потому что бежать приходилось напролом. Ему казалось, что он продвигается слишком медленно, и что в любой миг с неба нагрянет неистовый бес, или тропа вдруг искривится под умелыми чарами лешего и выведет обратно, прямо в руки царя, или еще какое черное колдовство наведут на него братья-нечистики, которые в этом деле большие знатоки.

Грудная клетка вздымалась от хриплого дыхания, а легкие ходили ходуном, как кузнечные меха. Боярину Видославу Рославичу и псарю приходилось еще хуже – эти были непривычны к бегу по чащам, а Курдюм и вовсе застрял где-то сзади.

Горихвост выскочил на опушку и ухватился руками за сук, чтобы не свалиться от изнеможения. Лопоухие гончие путались под сапогами, как будто и без них не нашлось бы, обо что споткнуться. Ободрав дорогую ферязь о колючки, из чащи вылез боярин. За ним появился Звяга, кожух которого насквозь промок от пота. Но, несмотря на усталость, псарь тут же принялся пересчитывать собак.

- Курдюм где? – едва выплевывая слова, прохрипел Горихвост.

- Отстал, - махнул рукой в сторону леса боярин.

- Надо вернуться.

- Брось. Вернемся – сгинем.

- Он за мной воротился. А я его брошу? Не по-нашенски это, - возразил Горихвост и полез в кусты.

15 вересня 

Неужто настал час прощаться с жизнью? А утро такое чудесное! Лес перед восходом окутан туманом, но ветерок уже разгоняет его, и теплое солнце начинает расцвечивать край лазурного небосвода. Травы звенят от холодной росы, которая чище, чем вода в роднике. Где-то вдали голосят петухи, празднуя новый день. Только весь этот праздник не для меня. Суждено ли мне встретить вечер?

- Эй, приговоренный! Поднимайся. Пришли за тобой, - послышался снаружи мрачный голос беса.

Есть ли смысл сопротивляться? Горихвост выбрался из логова, понурив голову. Его новенькая вотола из конопляной ткани смела полами ворох золотых листьев, устилавших поляну. Осиротевший без меча пояс болтался, приспущенный, под худым животом. Ярогнева больно кольнула его взглядом холодных, как зимнее облако, глаз. «Да, от такой пощады не жди», - подумалось Горихвосту.

Леший Распут перекинул через плечо сумку с волчьей шкурой и стянул ему запястья ремнем. Ладони занемели, но время ли жаловаться? Царевна подвела их к подножию Древа, вокруг которого уже собрались обитатели леса. Царь спокойно сидел на престоле, сжимая ладонью каменный подлокотник.

Ох, до чего сильны лапы у беса! Щетина на его шкуре колючая, пихнет мимоходом – как наждаком пройдется. А Сиводур-то, Сиводур, так и пыхтит от усердия, даром что боги соображалки не дали. От этих двоих не уйдешь: Вахлак хлопнет крыльями, взмоет в воздух, тут и мелкая букашка от него под листом не спрячется. А великан двумя пальцами мне хребет переломит. Щелк! – и от Горихвоста одно мокрое место. Вот и думай, как выпутаться из беды.

Двое лесных стражей схватили Горихвоста за руки, прижали спиной к стволу Высокого Древа и начали опутывать веревками.

- Ослабь путы, не то задохнусь! – попросил пленник.

- Еще чего! Захотел легкой смерти? – оскалил клыки бес.

Натяжение веревок немного ослабло, и дышать стало легче. Горихвост оказался распластанным по стволу. Пеньковые нити сковали его руки и ноги так крепко, что и пальцем не шевельнешь. Высоко над его головой раскачивались огромные сучья древа. С них срывались пожухлые листья и спелые желуди, и падали на растрепанную шевелюру, украшая ее  осенним венцом.

- Сам решил стать царем? – затрещала в ветвях русалка, не удосужившаяся спуститься на землю. – И над кем ты собрался царствовать? Над пепелищем, раз решил пробудить огнезмея?

- Не будил я его! – с досадой выдохнул Горихвост.

- Поздно оправдываться! – сурово вымолвил Царь. – Прими свою долю с достоинством.

Собравшиеся умолкли. В ушах Горихвоста остались лишь звуки утреннего леса: тяжелый скрип древесных сучьев, карканье ворона, пенье далеких птиц, таинственный шепот и шорохи, источник которых не всегда угадает даже Хозяин леса.

- Мы решили отдать тебя Великому Лиходею, и пусть он утащит твою душу в пекло! – приговорил Лесной Царь.

Вдали Дикий лес угрюмо чернел на фоне едва проглядывающих звезд. С ветки дуба сорвался ворон, сделал над конопляником круг и зловеще заграял.

- Ворон! Лес! – мелькнуло в голове Горихвоста. – Туда деревенщина носа не сунет. Добегу до опушки – отстанут.

Однако преследователи не унимались. На шум и крики и впрямь собралось все село. Кузнец Валуй с молотком в руках, подмастерье Шумило с клещами, страдник  Головач с вилами, бортник Пятуня с веревкой лезли в высокие заросли и перекликались громкими, хоть и дрожащими голосами. Даже толстый печник Жихарь понес свое брюхо в темень, размахивая кочергой и срубая с зеленых ростков конопли раскидистые листья.

- Становись цепью! – командовал Воропай. – Сейчас весь конопляник прочешем, как гребнем!

Верхушки конопляных стеблей заколыхались, показывая, что цепь загонщиков двинулась в чащу. Горихвост ухмыльнулся, оскалив зубы, и радостно рыкнул: мол, только дойдите до владений Лесного царя – там вас встретят, как дорогих гостей… Ему пришло на ум нарочно заманить в лес это глупое мужичье, а уж там оборотень Деряба, леший Распут и русалка Шипуня до того будут рады развлечься, что хоть праздник закатывай. И в довершение пира – милый упырь Вахлак с его кривыми, как дубовые сучья, лапами, острыми когтями и непробиваемой шкурой, поросшей колючей щетиной.

Горихвост игриво вильнул хвостом и зашебуршался в листве.

- Ребяты, кажись, зверюга передо мной! – дрогнул голос Жихаря.

Загонщики сбились в кучу и осторожно полезли сквозь заросли. Горихвост затрусил к лесу, стараясь не убегать слишком быстро, чтобы растерянное мужичье не потерялось. И вдруг ворон над его головой резко снизился, заложил острый вираж и тревожно выдавил из себя хриплый окрик.

Горихвост остановился, как вкопанный. На тонкой веточке конопли, среди длинных и острых листьев, болтался обрывок белой тряпки. Он колыхался под порывами ночного ветра, и кончик его то попадал под серебряный лучик луны, то уносился обратно в тень. Такие же тряпки были развешаны справа и слева: даже волчий глаз едва различал их в ночной темноте.

Ловушка! Вот оно, коварство людей. Не зря говорят, что нет зверя страшнее, чем человек. Куда ни сунет он свои руки, везде расставляет орудия для убийства.

Горихвост прижал уши и осторожно начал отступать обратно. Но сзади уже доносились возбужденные голоса загонщиков.

- Сбавьте шаг! Иначе свалитесь в волчью яму! – прогремел бас Нежаты.

Волчья яма! Вот, значит, что вы мне приготовили. Ах вы, грязное мужичье… Вы и ваши уловки – просто мерзкая пакость. Но я умнее, чем вы думаете, да и нюх у меня тоньше вашего!

Какое это наслаждение – пожить немного по-человечески! Горихвост уже сто лет не был в бане. В его волчьем логове только каменный очаг в углу – тут не до чистоты. А на мельнице и банька в отдельном срубе, и парная с вениками и нагретыми полками. Вот что значит: людское житье.

Вурдалак невольно задержался на пороге тесного и темного сруба, прокуренного еловым дымом.

- Смелее, не сваришься! – смеясь, подбодрил его мельник.

Горихвост вжал голову в плечи и неуверенно переступил через порог.

- Ох, и отвык же я от людского жилья! – пожаловался он. – В лесу – воля, беги куда хочешь, а вместо крыши – небо над головой. А здесь все такое тесное, как в ловушке. Потолок того и гляди плечи придавит.

- Да мой потолок сам боится, что ты снесешь его своей лохматой башкой, - расхохотался Курдюм. – Вон как вымахал, жердь лесная! Сколько в тебе росту? Небось, три аршина?

- Куда там? От силы два с половиной, - ответил Горихвост, опасливо пригибая голову.

- А кажешься выше. Видать, от того, что совсем отощал. Вона, кожа да кости, и укусить не за что. Ничего, я тебя от души угощу – на моих харчах быстро отъешься. Сейчас разведу жар, как в пекле, и все хвори-немочи из тебя мигом выйдут.

Курдюм раздул огонь в каменном очаге. Дым наполнил тесную клеть, на бревенчатых стенах заплясали багровые отсветы пламени. Горихвост закашлялся, но мельник отодвинул дощечку, прикрывающую волоковое оконце, и дым устремился на улицу.

Ох, и хорошо же валяться на полке, когда тебя от души парят дубовым веником! Горячо, больно, но хорошо. С Горихвоста сошло семь потов. Курдюм то и дело окунал веник в ушат с пахучим травяным варом и обдавал раскаленные камни квасом.

- А что это у тебя на загривке? – приговаривал мельник, нещадно хлеща его спину. – Звериный пушок? Баня сделает из тебя человека!

- Погоди! Дай передохнуть, - взмолился Горихвост.

- А не желаешь ли пивка? – похохатывая, предложил Курдюм. – У меня свеженькое, только-только созрело.

Горихвост и глазом моргнуть не успел, как Курдюм приволок из амбара бочонок – такой же пузатый, как и его хозяин – и выбил пробку. Пенное пиво хлынуло в деревянные кружки. Мельник подал его на медном подносе, начищенном до зеркального блеска.

Горихвост припал к кружке. Холодная пена хлынула ему внутрь, и его разгоряченные кишки зашипели, как раскаленные камни, на которые льется вода. Глаза сами собой выпучились, в нос ударил запах легкой горчинки и дикого хмеля.

- Не халтурить! Ложись на живот! – по-хозяйски командовал Курдюм, держа над ним медный поднос с кружками. – Сейчас еще три разочка пройдемся тебе вдоль спины, и станешь как новенький.

Волк-оборотень остановился посреди двора, показал зубы и грозно зарычал. Деревенские мужики завопили и бросились удирать. Глупая псина на цепи поджала хвост, забилась в конуру и прикрыла нос лапами. Горихвост довольно оглядел свою лоснящуюся шерсть и неторопливо выбежал в распахнутые ворота.

Кажется, вурдалаку в деревне были не рады. Едва завидев его, редкие прохожие сигали в ближайшие ворота и тут же запирали их на засовы. Испуганные бабы хватали на руки детей и истошно вопили.

«И чего они меня так боятся? – подумалось Горихвосту. – Я ведь еще никого не тронул…»

Сзади послышались топот и крики – застигнутые врасплох мужики опомнились и бросились в погоню. Но черный волк считал ниже своего достоинства оборачиваться на это беспомощное мужичье. Тем не менее он все же ускорил шаг и перешел на рысцу. Однако это сыграло с ним злую шутку: едва выбежав на главную площадь села, известную под названием Утоптыш, он поскользнулся на грязной кочке и с лету въехал носом в вязкую мутную жижу, переходящую в стоячее болотце.

Липкий холод окутал его лоснящуюся шкуру. Горихвост высунул голову из трясины, затянутой зеленеющей ряской, и принялся тяжело дышать и отплевываться.

«Вот тебе и на! – сказал он себе самому. – Поганая лужа! Как я мог про нее забыть?»

Горихвост помнил эти места, по которым любил бегать с такими же малолетними сорванцами в прежние времена, когда были живы мать и отец. Вон там, через площадь, двор зажиточного кулака Воропая, с сыновьями которого он когда-то дрался до первого синяка. За высоким тыном из отесанных бревен с острыми верхушками слышатся голоса баб и плач младенцев – видать, его детские приятели оженились и нарожали потомства. Справа, к востоку – господская усадьба, где недавно поселился князь, невесть как оказавшийся в этом забытом богами краю. Слева, к западу – Ветхое капище, на котором когда-то волхвы приносили жертвы, пока люди не начали забывать, кому они всем обязаны.

И, конечно же, в самой середке села, недаром прозванного Грязной Хмарью – Поганая лужа, стоячее болотце, не просыхающее даже в разгар летней жары. Судя по гнилостной вони, отбивающей любые запахи, ее используют, как помойку. Остатки скисшей капусты, рваное тряпье и даже утопленные котята – все плавает в зеленовато-коричневой жиже, к которой и прикоснуться противно, не то, что залезть в нее целиком.

Горихост поспешил выбраться на сушу и самозабвенно встряхнулся, сбрасывая с пушистой шкуры ошметки помоев. И тут же получил по хребту нехилый удар жесткой палкой – кажись, даже железной. Он рыкнул от неожиданности и припал брюхом к земле, и сразу же на него обрушился целый град пинков и затрещин, а на шею скользнула веревочная петля, сплетенная из прочнейшей пеньки.

13 вересня лета 5991 от сотворения мира

Деревня Грязная Хмарь видела седьмой сон, когда староста Воропай вскарабкался на скамью и потянулся к потолку, где на поперечной балке-матице покачивалось обезображенное тело старого колдуна Дедослава. Руки кудесника были связаны за спиной и неестественно вывернуты из суставов. Густая борода опалена огнем, отчего в ней появились пепельные проплешины. Стоптанные сапоги отброшены в угол, голые пятки почернели от огня, разведенного на полу. На груди безумно скалится отрезанная голова молодого козла, болтающаяся на вытянутых жилах, и на выпавшем языке, будто в издевку, прилипла щербатая серебряная копейка. И всюду кровь, боги родимые, сколько крови! Не поймешь – где звериная, где человечья.

Староста поморщился и заставил себя прикоснуться к висящему телу. Оно покачнуло обгорелыми пятками, потолочная матица скрипнула, натянутая веревка запела, как тетива. Воропай едва не дал деру от отвращения и страха. Ей-же ей, вот спрыгну с этой дурацкой скамьи и сбегу к себе в избу, где уютно и прибрано – кто заметит?

Но нельзя! Быть старостой – не одни льготы. Это еще и обязанность отдуваться за всю деревню, что бы в ней ни случилось. Люди должны чувствовать, кто их вожак. Воропай отвернулся, поджал губы, и, зажмурив глаза, принялся резать веревку.

Тело с глухим стуком обрушилось на пол. Копейка выкатилась из пасти козла и зазвенела на обгоревших половицах. Взметнулась зола в самодельном костре, так не к месту разведенного прямо посреди горницы. В нос ударил запах горелой конопли,  хорошо знакомый Воропаю – из конопляного волокна была выткана и его рубаха, и порты, и грубая вотола, наброшенная на плечи и перетянутая тертой пенькой.

«Долг исполнен! – с облегчением подумал староста. – Теперь можно звать воеводу. Пусть он занимается этим злодейством. А я пальцем больше не трону этого темного колдовства. Ясно же, что волхва не просто убили, а казнили ради какого-то бесовского обряда. Может, бес до сих пор прячется где-то в подвале или на чердаке…»

Эта мысль так напугала его, что он соскочил со скамьи и со всех ног припустил на улицу. Утренняя заря едва занималась, деревенские жители только-только просыпались, зевали и протирали глаза, и лишь пастухи да гуляки провожали тревожными взглядами старосту, несущегося сломя голову к Сторожевой башне.